."...не только до наших дней не дошло ни одного подлинника Платона и Аристотеля, а ни одного подлинника этих авторов не было уже к первому веку новой эры. Александрия лингвистическая пользовалась копиями, которые за три-четыре века были несколько раз переписаны. Дальше, в средневековую Европу дошли арабские переводы Платона и Аристотеля, затем, бенедиктинцы якобы нашли древне греческие рукописи и начали переводить с них, хотя сами были не уверены, что это подлинники. Уже к девятому-десятому веку дошли сочинения, которые лучше назвать «корпус платоникум» или «корпус аристотеликум», т.е. это условные названия — платонизм, аристотелизм, не те люди, которые это написали, о них мы ничего не знаем. Потому что «жизнь философов» Диогена Лаэрция — компиляция, которая дает смутное представление о четвертом веке до нашей эры. Мы знаем, Сократ не умел писать, это вызвало иронию у арабов в отношении европейской философии, даже, мол, основатель вашей философии и т.д. Тогда, кстати, это не считалось ни пороком, не добродетелью, кто-то умел, а кто-то не умел. По легенде, Платон писал очень плохо, и вся академия писала очень плохо. Письменность древнегреческого языка сложна и сомнительна и то, что мы знаем о гомеровских поэмах, вероятней всего, далеко до «подлинников». Таким образом, в посткультурном европейском пространстве количество заблуждений касательно древнегреческих авторов увеличилось еще более...."
Е.В.Головин "Матриархат"
Древние учили, что вселенная соткана из эйдосов, которые предъявляют себя в образе вещей и всяких материальных штучек. Платон считал, что вещи – только бледные подобия блестящих замыслов о них. Мол, эйдос как сущностная идея – это свежо, гармонично, сильно, а вещь – всего лишь кое-как сляпанная копия, если вообще не фальшивка. Хоть это и немилосердно по отношению к вещам, но понять Платона можно.
Словом, Платон не оставил вещи шанса. Другое дело Аристотель. Он считал, что вещь способна облагораживаться, совершенствоваться в сторону блеска, если не будет лениться и если мы как коллективный субъект веры и воли будем ей помогать, верно ее осмысляя. То есть наши вера и воля, если они достаточно сильны, способны откорректировать эйдос мира, и мир к своему уточненному замыслу подтянется. Таковы извечные отношения человека с творением.
К сожалению, стоит вере и воле спустить пар, как творение вновь деградирует, точно дрессированный зверь, который после зимней спячки забывает все приобретенные навыки. Но бездействие перед лицом подобной перспективы – вовсе не мудрость, а позорное малодушие.
Прорицание будущего, прозрение грядущих дней – вздор, небылица. Мир слагается верой и волей. К сожалению, по большей части совершенно безотчетно. Взять Достоевского. Принято считать, что в “Бесах” он предрек русский хаос, предсказал кошмар ухнувшего на Россию революционного террора. А между тем все было прямо наоборот – он сам вызвал этих бесов на русскую сцену. То есть у Федора Михайловича и его ошалевших почитателей хватило веры на то, чтобы эйдос России принял поправку о фазе социальных потрясений, полосе гражданского ужаса, а Россия земная к этому наведенному образу только зачарованно подтянулась. И так – со всяким сбывшимся пророчеством.
Были конечно до “Бесов” Каракозов и Нечаев, их накануне вызвал Чернышевский. Он закончил свой бестселлер четвертого апреля 1863-го и сопроводил это событие заявлением, что, мол, главный герой – Рахметов – исчез, но он появится, когда будет нужно, года через три. А Каракозов стрелял в государя у решетки Летнего сада именно четвертого апреля 1866-го, ровно три года спустя. Это совпадение заметили даже в правительстве, и граф Муравьев, который “Вешатель”, на всякий случай навсегда закрыл журнал “Современник”.
Террор – термин из аристотелевской “Поэтики”. Он означает пик отрицательных эмоций у зрителей греческой трагедии. Вообще мы многие вещи, не задумываясь, понимаем навыворот – в силу привычки, потому что так запало некогда при первом предъявлении. Есть русская поговорка: не мытьем, так катаньем. Этимологический словарь русской фразеологии отсылает к стирке, мол, раньше прачки белье “мыли” и “катали” на вальках и досках. Но мы же не китайцы, ей-богу, чтобы крыть прачечными идиомами. Есть у нас серьезные слова: мыт и кат – налог и палач. То есть не податью, так через палача – вот это по-нашему.
Или взять латинское: человек человеку волк. Наверняка, римляне имели в виду совсем не то, что имеем в виду мы. То есть совершенно не то. Они же боготворили Ромула, вскормленного волчицей. На Капитолийском холме стоял кумир – кормилица-волчица дает набухшие сосцы младенцам-близнецам.
Говоря так, они говорили: мы – стая и потому сильны. Это цитата из Плавта, и по контексту смысл негативный. Плавт взял расхожий оборот и ернически его переосмыслил. Он был комедиографом, а у хохмачей принято глумиться над традицией. Точно так же до него Аристофан хохотал на обломках греческой трагедии. После этого террор пошел из театра в жизнь.
Плохо попросишь – ну без должной веры и воли – ни черта не получишь. То есть получишь то, что хорошо попросили другие.Жаль, мало кто это понимает. Достоевский от избытка чувств писал, он думать не думал, что бесов заказывает. Знал бы – наперед десять раз взвесил. Так что волю надо проявлять осознанно и корректировать эйдос осмотрительно .
Хорошо, что в целом культура желания у нас еще слаба.Люди хотят повышения жалования, продвижения по службе, любви женщины и улучшения берлоги. На большее их не хватает, что, конечно, тоже своего рода безумие.Кроме культуры, важна еще и дисциплина желания. Иначе измененный мир может оскорбить твое достоинство.