Acta diurna

Преамбула

Идея исторического циклизма существовала давно. Как уже указывалось, она присутствует во «Всеобщей истории» Полибия. Но последний имел в виду не социоисторические организмы, взятые сами по себе, а только формы их государственного устройства. Его концепция циклизма касалась развития общества в целом лишь косвенно.

Циклизм особенно наглядно проявлялся в развитии стран как древнего, так и средневекового Востока. Его не могли не заметить и люди, которые по роду своей деятельности были далеки от науки. Так, например, китайский поэт Чжан Сяосун, живший в XII в., писал:

Цветы цветут, когда их не посадишь. Но у истории свои законы: За процветанием приходит гибель... И вот уж нет прудов и павильонов![

Поэтому совершенно не удивительно, что первая подлинная концепция циклического развития общества была создана именно на Востоке. Ее творцом был великий арабский мыслитель Ибн Халдун (1332 — 1406). Самый крупный его труд нередко называют просто «Большой историей». Полное его название — «Книга поучительных примеров или диван сообщений о днях арабов, персов и берберов и их современников, обладавших властью великих размеров».

Но славу Ибн Халдуну принесло не столько само это произведение, сколько введение к нему, представляющее по существу вполне самостоятельную работу. По-арабски этот труд называется «Мукаддима», что передается как «Введение» или «Пролегомены». Написан он в основном в 1375—1379 гг. На русский язык «Введение» никогда не переводилось.

Первая в истории западноевропейской мысли детально разработанная концепция исторического круговорота была создана выдающимся итальянским мыслителем Джамбаттиста Вико (1668—1744). Она была изложена в вышедшем в 1725 г. его труде «Основания новой науки об общей природе наций» (М., 1940). Говоря о «нациях», Дж. Вико практически имеет в виду социально-историческое организмы.

Основная идея его труда — человеческая история подчинена таким же незыблемым законам, что и мир природы. Все «нации» независимо от внешних условий проходят одни и те же стадии развития. Свою задачу Дж. Вико видит в том, чтобы выявить повторяющееся в развитии «наций», вскрыть общие законы, управляющие этим процессом, нарисовать картину эволюции общества вообще. Он является рьяным приверженцем идеи единства человеческого общества и его истории.

Начальный пункт движения человечества — «звериное состояние», когда нет истории. Первые люди были тупыми, неразумными и ужасными животными.

Придуманным словом утопия, что значит «место, которого нет», назвал в 1516 г. сэр Томас Мор свою книгу, где описал поиски идеальной формы правления. Уже после мученической смерти автора она была переведена в 1551 г. на английский язык как  "полезная, приятная и умная книга о лучшем состоянии общественного блага и новом острове по имени Утопия". Затем ее перевели на французский, немецкий, испанский, итальянский, и книга стала бестселлером. Мор в ней описал землю с общей собственностью, где мужчины и женщины пользуются благом всеобщего образования и господствует полная религиозная терпимость.

Утопизм отвечает глубинной потребности человека в мечте о лучшем мире. Многие обращались к этому жанру — от Платона с его Республикой до Новой Атлантиды Бэкона и Содружество Океании Дж. Херрингтона (XVII в.). Но вместо мечты о прекрасном можно воображать себе ужасы Дистопии "Плохого места" (В русскоязычной литературе этот жанр обычно называют не дистопией, а антиутопией).

Таков был замысел Хаксли в Прекрасном Новом мире (1932 г.) и Джорджа Оруэлла в 1984 (1949 г.).

В 20 -м веке утопизм был обычно связан с философией левых. Многие поклонники Советской России считали ее новой утопией, лишенной ужасов капиталистических демократий. "Я повидал будущее, — заявил один американский путешественник в 1919 г., — и это будущее реальность". Позднее, правда, пришло разоблачение, когда стало известно о массовых убийствах во имя "социализма"  и "прогресса". Так что современные либералы ставят более банальную цель — улучшить жизнь индивидуумов.

И у фашистов были свои утопии. Многие нацисты мечтали о прекрасном и гармоничном будущем после первой фазы жестокого завоевания. Французский писатель Веркор, например, вспоминает, как немецкий офицер во Франции мечтал о будущем славном союзе Франции и Германии: "Мы снова разыграем Красавицу и Чудовище".

После войны в коммунистической Восточной Европе заключенным демократам приходилось выслушивать в тюрьме рассказы их сокамерников-нацистов о несбывшихся мечтах. Утопия фашистов, как и утопия коммунистов, оказалась ложной и принесла невероятные страдания. При этом некоторые были в своих мечтах искренни.

Морис Баррес: «Une nation, c`est la Terre et les Morts». В переводе примерно так: «Нация – это земля, на которой мы искони живём и которой отдаём свои жизни».

В последней четверти XIX в. «старый освободительный и объединяющий национализм» уступил место крайним формам «абсолютного национализма». Начинались разговоры об изгнании меньшинств, о  «предательстве» тех, кто не отвечал догматическим определениям самих националистов.

Возможно, именно в империалистической Германии особенно привились понятия Blut und Boden то есть "кровь и почва"' .

Но Самых пылких адвокатов «интегральный национализм» нашел во Франции, в трудах Мориса Барреса (см. ниже) и Шарля Морраса (1868-1952), ставших в 1899 г. соучредителями движения «Аксьон франсез». Они выступали за Францию только для французов, причем для лояльных, коренных французов-католиков. Баррес, депутат от Мозеля, всю жизнь боролся за возвращение Эльзас-Лотарингии.

Ero книга Les Déracinés ("Беспочвенники", 1897 г.) породила самоё представление о не имевших корней и потому бесполезных членах общества. Вскоре эта идея была обращена и против евреев. В книге «La Colline inspiree» («Вдохновенный холм», 1913 г.) отстаивалась идея, что быть французом — значит быть католиком.

Выдающийся писатель и право-националистический идеолог М. Баррес (1862-1923), автор романов "Свободный человек" (1889), "Сад Береники" (1891), трилогии "Роман на­циональной энергии", одна из частей которого называлась "Лишенные почвы" (1897), был автором термина "укоренение" (racinement) и, соответственно, производных от него,

Моррас сыграл ведущую роль в движении антидрейфусаров, а позднее поддерживал Петена в вишистской Франции. Постепенно язык его работ приобретает такой экстремизм, что в 1926 г. они помещаются в католический «Индекс запрещенных книг».

"Абсолютный национализм" повлиял на все национальные движения периода «fin de siécle» — конца XIX в.

Помимо Германии и Франции он оказал сильное воздействие на Польшу, где характерным в этом отношении было Национальное демократическое движение Романа Дмовского (1864—1939).

В Италии его исповедовали ирредентисты, такие как Габриэль д'Аннунцио (1863-1938), стремившиеся отобрать у Австрии Триест и Южный Тироль.

В России "абсолютный национализм" отвергал всех, кто не соглашался, что быть русским — значит быть православным.

В Великобритании он наблюдался у тех, кто приравнивал британское к английскому.

В Ирландии он был представлен как протестантами Ольстера, утверждавшими, что Ольстер — не место для католиков, так и экстремистами среди ирландских католиков, которые рассматривали всех протестантов и англо-ирландцев как агентов иноземного владычества.

Среди евреев оно представлено тем крылом сионизма, которое считает Палестину не только убежищем для угнетаемых евреев, но и землей для «еврейского государства», где неевреев будут только терпеть.

Некоторые политологи даже поддались искушению приписывать Западной Европе «умеренные, гуманные и либеральные» формы национализма, а национализм в Восточной Европе характеризовать как «нетерпимый, этнический». Эта классификация явно несправедлива. В Западной Европе достаточно нетерпимого, этнического национализма: от ИРА до фламандского Отечественного фронта. Многие же национальные движения в Восточной Европе равно включают и «незападные», и «западные» элементы. Просто эти ярлыки не работают.

У поляков национализм развился особенно рано и созрел во времена Наполеона. В польском национализме было мало экономических соображений, но только желание сохранить культуру, самобытность и честь.

Польское национальное движение имело самую долгую историю, самые надежные верительные грамоты, особое упорство, самый жесткий пресс и наименьший успех. Оно вело свое начало от антирусских конфедераций XVIII в.

Реально Польша потеряла самостоятельность в 1717 г. и служила объектом приколов и насмешек для "просветителей" в течении всего XVIII в.

И каждому поколению поляков, от разделов Польши до второй мировой войны, сопутствовало восстание: в1733 г., 1768 г., 1794 г., 1830 г., 1848 г., 1863 г., 1905 г., 1919 г., 1944 г.

Эти восстания вдохновлялись мистическими образами романтической поэзии, убеждением, что у Польши — этого «Христа народов» будет свой Третий день:

Хвала Тебе, Христе Господи!

Народ, который шел по Твоим путям,

Страдал по Твоему примеру,

С Тобой отпразднует Воскресение

После ВМВ , польская армия генерала Андерса, которая пробилась в Северную Италию, насчитывала несколько сот тысяч солдат и прибившихся к ним людей, которым некуда было возвращаться, поскольку их родные места оказались в СССР. В 1946 г. их пришлось отправить в Англию, где они пополнили Польский корпус подготовки к расселению и ассимиляции. По иронии судьбы в Англии их соединили с бывшими членами дивизии СС Галичина, зверски уничтожавшим поляков на Волыни.

Hermannsdenkmal — памятник Арминию стоит на возвышенности над лесистым склоном Тевтобургского леса возле Детмольда в Вестфалии. Он поставлен в память победы в 9 г. н. э. вождя германского племени херусков Германа, или Арминия, который где-то поблизости уничтожил вторгшиеся римские легионы. Гигантская статуя из кованой меди высотой почти в 30 м стоит на пьедестале с колоннами. Медный Герман (вдесятеро больше живого) хмурится из-под своего шлема с крылышками и угрожает громадным карающим мечом лежащей внизу долине.

Потребовалось почти 40 лет, чтобы построить этот памятник. Как и классический Храм Валгаллы (1830-1842 гг.), сооруженный королем Баварии на дунайском утесе возле Регенсбурга, этот памятник германскому вождю был задуман людьми, которые еще помнили Наполеона и освободительные войны. Однако завершен он был лишь тогда, когда Германия объединилась и немецкий национализм стал наращивать мускулы. Спроектировавший памятник Эрнст фон Бандель, взявший на себя и главные труды по его осуществлению,

долгое время не мог найти денег. Наконец ему удалось устроить подписку по всем школам империи. Памятник Арминию был открыт в 1875 г. и стал подходящим выражением вновь обретенной национальной гордости империи.

В эпоху расцвета национализма каждая уважавшая себя нация стремилась отыскать героев, достойных увековечения, так что общественные памятники служили не только определенным общественным, но и просветительским целям. Hermannsdenkmal был первым в этом особом псевдоисторическом жанре, который захлестнул Европу.

Профессор Рис Дэвис из Аберистуита пишет: «История и памятник [Beddgelert] относится к 1790-м годам... Все это придумал иммигрант Дэвид Причард — без сомнения, ради привлечения посетителей в эту часть «Дикого Уэльса». Он был, я думаю, трактирщиком. Очень типично. Романтик, Оссиан, история в духе lolo Morganwg'a [lolo Morganwg, урожденный Edward Williams (1747-1826), начитанный и образованный валлиец, не чуждый, впрочем, фальсификации, посвятивший себя изучению языка, литературы, истории... фольклора и традиций Уэльса]..." (из письма от 16 мая 1994 г.)

В Германии с ним соперничали и другие памятники такого рода, в том числе Niederwaldsdenkmal на берегах Рейна, конная статуя императора Вильгельма I на горе Куфхаузер в Тюрингии, и Volkerschlachtdenkmal (1913 г.), воздвигнутый союзом патриотов в Лейпциге в ознаменование столетия "Битвы народов". По времени и духу он очень напоминает памятник одному из самых враждебных парламентаризму королей — Ричарду Львиное Сердце, статуя которого стоит возле здания парламента в Лондоне, а также Грюнвальдский памятник (1910 г.) в Кракове и памятник Верцингеториксу в Клермон-Ферране.

И, возможно, крайним выражением этой политизированной эстетики национализма стал памятник собаке принца Ллевелина Гелерту, который был поставлен у Beddgelert (Могилы Гелерта) в Северном Уэльсе в 1790-е годы. Чем больше сентиментальности, чем древнее время, тем больше вдохновляется поколение романтиков этими напоминаниями об их исторических корнях.